[Аня]

Соседи

Живем в квартире 8 лет. Однокомнатная квартира с соседями через стенку, через потолок. Особенно через потолок. Три увесистые тети: мама и две дочки. Приходящий время от времени худосочный муж. Мама с просевшим от обиды голосом, который при включенности на полную громкость может разбивать стекла; слоновьей поступью лошадиного галопа и бульдожьим напором в случае чего. Дочка старшая легко впадает в дитячью позу, прикидываясь эмбрионом. Дочь младшая, добрая душа, но ее тупой бег тяжеловесной поступью портит все о ней впечатление.
Три собаки. Раньше была одна. Вернее один. Маленький, рыжий, шерсть - изстираная ветошь, при каждом звуке истошный тявк, который можно заглушить только увесистым пинком.
Муж мамы бесшумный словно тень. Постоянно дрожит, то от страха, то от злости.
Бодрствуют весьма активно. Стирают по три часа с грохотом на весь этаж. Сие может происходить в одиннадцать ночи, или в двенадцать. Если повезло быть не дома, примите мои поздравления. А уж если пылесосят, то как в школе - академический час. Я тоже пылесосю и тоже однокомнатную квартиру, но от силы минут двадцать. Чего там мылить орущим пылесосом сорок, а то и пятьдесят минут. Постоянно чего-то стирают, льется сверху вода, просто топят, с балкона капает неотжатое белье.
Бывает, сядешь, а тут истеричный лай, или пробежали (они как-то все бегом по квартире), или громыхнули (чем, всегда найдется).
У меня на фоне этого многообразия случались приступы бешенства, звериной злости, отчаяния.
Недавно полегчало. Значительно. Я начала понимать, что это все: и тяжеловесная мама с густым, наваристым голосом, и дочка «из поесть в поспать», и дочка добрая, но пусто бегающая, этот бесшумный муж, и рыжий пес, оказавшийся девочкой, это все я.
Они бесцельно льют воду полным напором, я лью эмоции в жизни и тоже полным напором и тоже бесцельно.
Истошным лаем заливается собака, и также неистово, суматошно, через чур энергично реагирую на все я.
Я тоже много ем и люблю после этого полежать, тупо уставившись в телевизор, а потом еще зажевать ложку остывшей жареной картошки, чтобы во рту был этот вкусный вкус. Съесть не от голода, а для тяжести, перемежающейся с удовольствием от наступающего впоследствии отупения.
Я тоже с утра бесцельно бегаю по трехэтажному зданию своей работы, понимая, что бегаю от переизбытка сил, от неподкрепления ее (силы) хоть какими-то соображениями.
Я тоже, дай мне волю, могу широко открыть уже пасть и орать, выдвигая обшарпанные обвинения.
Я тоже идя по улице, изсматриваю недоброе у людей, ища повод еще больше заостриться.
Который вечер, ложась спать, мне открывается страшная правда обо мне самой, что в этом беспорядке, хаосе и суете соседей, я вижу себя. Рушится тот засаленный, но не ставший от этого менее родным образ благочестивой анюты, вырисовываются конкретные черты натуральной анны в натуральную величину. И ложась спать, я вдавливаюсь в подушку и шепчу от отчаяния: «Простите меня, соседи».
Наутро, когда опять лает собака, льется вода, слышен топот, я думаю: «А ведь это я».